Стыд, вина и алкоголизм: клиническая практика

[…] Одно и то же поведение может пробудить стыд в одном человеке, вину в другом и оба чувства в третьем. Это особенно верно для поведения в рамках традиционной морали; некто, предавший Родину за деньги, может стыдиться своей жадности и/или чувствовать вину за свою нелояльность.

Но даже тривиальные действия, которые, казалось бы, никак не связаны с виной (например однажды утром забыть побриться) могут всколыхнуть вину с тем же успехом, что и стыд, если они связаны, сколь угодно незначительно, с общественными или семейными принципами.

[…] Стыд чаще всего ассоциируется с ранними эпизодами осознания ребенком, что он — отдельный человек, который нуждается в родительском принятии и может легко его потерять. Чувство вины развивается, когда ребенок начинает осознавать, что у него есть общественные обязанности, и поэтому он должен сдерживать эгоистические агрессивные или сексуальные побуждения.

[…] Когда ребенок демонстрирует агрессию, он, скорее всего, будучи наказан, услышит оба родительских комментария, как стыдящий («Посмотри на себя, тебе должно быть стыдно!»), так и обвиняющий («Не смей бить сестру, это против наших правил!»). Простое и прямое критическое послание — «Нет, это плохо!» — может интерпретироваться и как стыдящее (что ребенок в сущности своей дефектен), и как обвиняющее, если пресекается специфическое поведение.

Четыре основных контраста стыда и вины

Стыд и вина, несмотря на общие черты — это разные переживания. Сравнение двух состояний поможет понять это.

1. Переживание неудачи

Ощущение провала — центральная характеристика […] человека, испытывающего стыд или вину.

Для стыдящегося […] дефицит является внутренним — событие ощущается как жизненный провал. Он чувствует себя неадекватным своему человеческому облику: как будто, когда он родился, Бог совершил ошибку, создав такой бракованный и дефективный организм. Кризис стыда — духовный; стыдящийся человек задается вопросом, стоит ли ему жить, и часто не находит оправданий своему существованию. Он верит, что не является в полном смысле слова человеком.

Переживающий стыд чувствует, что совершенно не соответствует своим жизненным задачам. Причем последние — не обязательно моральные или этические. Это может быть карьера, семья или даже внешний вид. Часто они отражают […] родительские ожидания. Стыд появляется всегда, когда случается что-то, заставляющее субъекта заметить разрыв между своим актуальным состоянием и их ожиданиями. Например, мужчина, воспитанный как «мачо», может быть унижен временной импотенцией; одна сексуальная неудача является для него сигналом того, что он на самом деле сексуальный обманщик. Он также может быть уверен, что все видят его слабость и презирают его. Другой человек может испытать такие же чувства из-за относительно низкой оценки в школе («5-» для одного, «3-» для другого) или обнаружив, что залез в долги.

Виновные […] имеют дело с другим типом неудачи. Их интересы сфокусированы больше на внешнем, и их заботит в первую очередь то, что они сделали неправильно и как это отразится на них и на остальных. Их ошибка — в действии, а не в бытии. Фигурально выражаясь, вместо недолета до цели (как в случае стыда), они летят слишком далеко, переступая социальные нормы или семейные правила.

Виновная персона терпит неудачу, когда делает что-то, противоречащее ее собственным обязательствам перед другими. Например, человек может осуществлять запрещенные сексуальные действия, только когда чувствует себя настолько плохо, что его наслаждение от этих действий ограничено. Простое обдумывание некоторых действий может также вызывать чувство вины; в этих ситуациях неудача состоит в искушении совершить нечто аморальное или неэтичное.

Чувство вины — это реакция на этическое преступление, затрагивающее наше моральное чувство себя. […] Моральное чувство может быть сильно развито у одних людей и только минимально представлено у других. Чувство вины наиболее сильно у тех, кто вырос в высокоморальном окружении.

2. Первичный ответ/чувства

Стыд — мощное физическое событие. Типична телесная реакция пристыженного […]: лицо вспыхивает, глаза опускаются вниз, в животе тянет, колени слабеют. Жертва стыда может ощущать отсутствие контроля над своим собственным телом, что делает стыд еще более глубоким. Человек чувствует себя целиком видимым, как если бы каждый, кто смотрит на него, мог видеть его насквозь. Он разоблачен, уязвим и беззащитен. Он может буквально или символически чувствовать, что сжался, уменьшился в размерах, превращаясь в ничтожество. Его малейшие недостатки чудовищно преувеличиваются: крошечное пятнышко на галстуке может вырасти для него до гигантских размеров, и он не способен будет даже думать о нем. Он может быть парализован стыдом, не способен сделать и шага, несмотря на отчаянное желание убежать.

Слова, которые пристыженный человек говорит себе: «Я — ничтожество», «Я отвратителен», «Я — грязь», «Я ничего не стою», «Я — никто и ничто». Он не замечает никаких качеств в себе, способных искупить его очевидные недостатки.

Переживание стыда — это двойной удар: […] человек опустошен и тем, что он такая презренная тварь, и тем, что его дефективность всем очевидна. Он сталкивается с неодолимым чувством своей неадекватности, унижения и презрения к себе.

Чувство же вины редко вызывает реакцию всего тела. Один человек может реагировать расстройством желудка, другой — тяжестью в груди, а остальные могут вообще не отмечать никаких телесных проявлений. […] Не совсем правильно говорить, что вина ощущается так же, как стыд. «Ощущения» вины чаще являются смесью эмоций и мыслей. Эти мысли действительно болезненны, но это не физическая боль. Несмотря на это, виновный человек может ужасно мучиться, и его дискомфорт может быть настолько же невыносим, как и тот, что сопровождает стыд.

Виновный человек тоже нелестно отзывается о себе […]. Некоторые заключают: «Я плохой», «Я злой», «Я — грешник, мое место в аду». Его разум может быть переполнен мыслями о том, что он совершил, кого он обидел, и что ему надо сделать, чтобы как-то исправить случившееся. Эти мысли не обязательно ведут к эффективным действиям и могут не контролироваться; виновный человек не может отделаться от мыслей о своих кажущихся непростительными ошибках.

Первичные реакции на чувство вины — когнитивные и поведенческие. Человек непрерывно думает скорее о том, что он натворил, чем о том, кто он после этого. Боль виновности стимулирует его сделать что-нибудь, что улучшит ситуацию или компенсирует причиненный вред.

3. Провоцирующее событие и вовлечение Самости

Отличительной особенностью стыда является то, что совершенно тривиальное и мелкое событие может вызвать непропорционально большую интенсивность этого чувства. Человек, забывший имя того, кого ему представили на вечеринке, в норме может испытать легкое смущение. Но он может пережить и все физические проявления стыда, описанные выше. Его текущий дискомфорт был драматически осложнен тем, что этот эпизод напомнил ему множество предыдущих постыдных инцидентов.

Стыд ставит под сомнение базовую идентичность человека. Из-за этого аспекта мы можем говорить, что проблема стыда — духовная по своей природе. Пристыженная персона сомневается в том, что имеет законное место во Вселенной, и даже в том, что является человеком, а не другим существом — пришельцем, возможно, монстром. Он «прогнил насквозь» и не видит возможности искупления.

Чувство вины такой кризис веры может сопровождать гораздо реже. Виновного человека заботит в первую очередь то, что он совершил, а не его идентичность. Он может действительно удивляться, как он мог «пасть так низко», и ожидать сурового наказания за свое преступление, но обычно не станет задаваться вопросами о своем праве на существование.

Чувство вины вызывается тем, что человек нарушает или собирается нарушить важные семейные или общественные нормы. Некоторые из них могут быть практически универсальными («Не убий«), другие — характерными для специфической субкультуры («Никогда не разговаривай с полицейским») или родительской семьи («Всегда слушайся своего брата Билли»). Эти нормы описывают поведение, считающееся моральным: человек может уважать себя как моральную личность, если он им соответствует. Он может ожидать наказания, пропорционального гнусности оскорбления, нанесенного им сообществу, в случае, если он решает не подчиниться его командам.

4. Происхождение и центральный страх

И с психодинамической, и с точки зрения развития стыд происходит из напряжения, появляющегося в тот момент, когда ребенок осознает свое существование как отдельного человеческого существа. Маленький ребенок постепенно осознаёт, что есть граница между ним и другими, что он — отдельная сущность, и что другие могут наблюдать за ним и оценивать его; цена самоосознавания — смущение. Такая уязвимость перед другими развивается в первые два года жизни […].

[…] Центральный кризис данного периода развития ребенка — по природе своей нарциссический. Это природный «безграничный эксгибиционизм», стремление пускать пыль в глаза (оставаться центром вселенной) […] побуждает его привлекать внимание своих родителей и всего мира. Однако […] такое поведение способно привести к катастрофическому результату: он может столкнуться с внезапным и опустошающим родительским осуждением.

Когда это случается, он уходит от контакта, и его интерес, радость и возбуждение по поводу мира могут уменьшиться[.].

Ребенок, растущий в нормальной домашней обстановке, получает смешанные послания, вербальные и невербальные, которые, в конечном итоге, помогают ему узнать, когда, где и как он может подобающим образом продемонстрировать себя миру. Он получает достаточно внимания, чтобы решить, что, хотя он и не может всегда находиться в центре мироздания, он, несомненно, имеет свое место в нем. Он может ожидать того, что регулярно будет оказываться в фокусе внимания своих родителей по многим мелким каждодневным поводам и, по крайней мере иногда, в связи с «большими» событиями типа дня рождения. Он привыкает к тому, что его родители видят его и одобряют увиденное.

К несчастью, не все семейные системы обеспечивают такую поддержку развивающемуся ребенку. Иногда родные не способны уделить ему позитивного внимания, возможно, потому, что мало видели его сами. Члены таких семей по большей части продуцируют послания, говорящие ребенку, что он не хорош или недостаточно хорош. Дети, выросшие в таких, связанных стыдом семьях [.], склонны пропускать внутрь неодобрение своих родителей. Они становятся «замешаны на стыде» и чувствуют глубокий стыд в глубине своего существа […].

Основной страх развивающегося ребенка — это страх оставления, «смерти от эмоционального голода» [.]. Он обнаруживает, что мир не вращается вокруг него, что есть желания и потребности, которые он не может удовлетворить сам. Его вселенная становится более опасным местом, в котором он не может быть уверен в том, что выживет.

Оставление может быть физическим («Я никогда не знаю, придут ли папа и мама домой ночевать. Часто мы ложимся спать голодными») или эмоциональным («Я никогда не чувствовал заботы матери обо мне»), в виде пренебрежения («Они забывали про мой день рождения каждый год») или злоупотребления («Когда я стала подростком, я подурнела. Мой отец называл меня проституткой и неряхой«).

Общий знаменатель всего этого в том, что ребенок осознаёт, что любовь и привязанность, получаемая им в семье, может быть отобрана, возможно, неожиданно и несправедливо. Ребенок, в конечном счете, может прийти к выводу, что его невозможно любить. Страх оставления, который он ощущает, невозможно уменьшить, потому что он больше не спрашивает себя, покинут ли его, а только когда и как это произойдет. Оставление становится несомненным для глубоко стыдящегося человека. Так или иначе, он, возможно, будет продолжать добиваться любви. Это может привести к погоне за эмоционально неподходящим партнером, чья любовь и принятие остаются недостижимыми […] или внезапно прекращаются.

Единственный способ для ребенка уменьшить страх оставления — идентифицироваться со своими родителями. Дети, усвоившие позитивные цели и идеалы своих родителей, как правило, развивают более реалистичную концепцию своей желаемой сущности, которая, в свою очередь, помогает им стать автономными индивидами. Они стараются стать похожими на своих идеализированных родителей; они чувствуют гордость, а не стыд за себя, поскольку они интернализовали принятие своих воспитателей. Эти родительские идентификации — источники позитивных функций стыда […].

Чувство вины коренится также в развивающихся отношениях между собой и другими. Фрейд (1960) постулировал, что человеческие существа рождаются по сути своей эгоистичными, жадными тварями, не интересующимися тонким искусством компромисса и переговоров с другими. Он верил, что наши примитивные агрессивные побуждения неизбежно толкают детей к борьбе со старшим поколением. Приводимый им архетипический пример — Эдипов конфликт, который, предположительно, разгорается между отцом и сыном за сексуальное обладание матерью. Фрейд, возможно, привел эту метафору для иллюстрации потенциальной борьбы за власть между поколениями, возникающей, когда дети вырастают. Глубинный интерес Фрейда заключался в исследовании того, как человеческий род умудряется жить сообществом, несмотря на конфликт. Он объявил вину необходимой для выживания вида.

Фрейд утверждал, что дети боятся нападения и наказания со стороны своих гораздо более могущественных родителей. Они интуитивно понимают, что их агрессивные импульсы должны быть подавлены или перенаправлены с этих фигур на другие.

Кохут (1978) описывает часть самости, которая идентифицирована с позитивными родительскими целями, как «эго-идеал». Этот технический термин используется как противоположность «супер-эго», чтобы подчеркнуть огромную психодинамическую разницу между источниками стыда и вины. Читателей, интересующихся данным материалом, я отсылаю к трудным, но просвещающим произведениям Кохута.

Дети могут сохранить ощущение силы, не подвергая себя опасности, путем идентификации с родителями. Фрейд верил, что дети перенаправляют часть своей энергии на формирование совести («супер-эго»); ее назначение — обеспечить выживание индивида и вида посредством поощрения просоциального поведения. Индивид развивает систему ценностей, которая акцентируется на совместных действиях; он развивает моральное чувство, поэтому слишком эгоистичное поведение приводит к интенсивному дискомфорту.

Чувство вины служит ребенку (а позже и взрослому) сигналом, что он находится в опасной зоне. Хотя он может не чувствовать этого на сознательном уровне, некоторые из его агрессивных побуждений начали проявляться. Но любая агрессия в адрес более могущественной фигуры, в лучшем случае, неблагоразумна. Его совесть, принявшая традиционные ценности, требует отказа от своей агрессии.