Четыре года назад у меня была устаканенная жизнь. Мне было 35, вокруг — большая веселая семья, все норм. С деньгами — ну в принципе ок. Престижная работа, крыша над головой, жизнь на ближайшие несколько лет была определена и ясна. Все нормально, все как у всех.
Потом наступил кризис: брак внезапно сильно сдал, а потом вообще распался и я начал жить один. Было плохо, но в конце концов устаканилось — тем более, я проходил через это уже во второй раз.
Я переехал, начал устраивать одинокую жизнь. Это совершенно новые ощущения: приходишь домой вечером, а там ничего не изменилось с утра. Я обрел ребристую стейковую сковородку и полюбил яичницу в полосочку. Постепенно все вошло в колею, я справился.
Справился я и тогда, когда меня начали подтапливать депрессивные мысли. Я устроил индикатор из песни Земфиры «Любовь как случайная смерть», записанной в Зеленом театре. Нужно было вовремя отслеживать, сколько я уже гоняю ее в наушниках на бесконечном повторе — и если больше двух часов подряд, то отправляться выпить. Наутро становилось полегче, заряда хватало на пару недель.
Меня не опрокинуло и пришедшее в город вместе с весной обострение, превратившее всех вокруг меня в дебилов, не понимающих элементарных вещей. Особенно сильно эпидемия сказалась на коллегах. Я придумал противоядие: когда замечал промахи, то весь день придумывал колкости поязвительнее, а вечером садился и рассылал пораженным гневные письма. Постепенно они начали тщательнее обдумывать свои слова, и все вернулось в колею.
Я научился выживать в любых условиях. Меня не подкосило и то, что деньги начали тратиться со страшной скоростью, уходя с одной зарплатной и двух кредитных карт. У меня экстремально расширился ресторанный кругозор и появилась манера иногда дарить знакомым новые айфоны. Об этом периоде мне до сих пор из угла напоминает умеющий пылесосить космолет. Когда лимиты кончилось, я нашел выход: просто взял кредит на покрытие кредита и продолжил нормально существовать.
Ты просто живешь дальше, несмотря ни на что — ни на появившиеся приступы страха, ни на неясное томление в груди. Ну как-то приучаешься, все ок, пережидаешь паническую атаку, плывешь себе дальше.
Но однажды я понял, что происходит что-то ненормальное: я временами снова и снова возвращался к подсчету в уме квадратного корня из 6,12. Шесть и двенадцать взялось вот откуда: сначала надо взять 30 метров, умножить на два и потом разделить на ускорение свободного падения 9,8 м/с2. Я вычислял, сколько секунд лететь, если вдруг выйдешь в окно с десятого этажа. Выходило почти две с половиной секунды.
Еще выходило так, что в последнее время я постоянно думал об этом выходе. Особенно было интересно, что ощущаешь во время пролетания четвертого этажа. Четвертый этаж манил.
Я понял что, кажется, это ненормально. И, похоже, я достиг дна. И еще испугался, что совершенно не ощущаю, что что-то не так. Все же в принципе ок.
Тогда я задумался: а что, если я вообще не понимаю, что але, а что нет? Что, если я не могу себе доверять? Вот, например, свежая привычка стоя на балконе представлять, легко ли балансировать на перилах, она после чего появилась? И насколько это вообще типично для людей? Я вспомнил, что в кино сходящим с ума ребятам все кажется абсолютно логичным и решил на все посмотреть немного со стороны, поискав то, что я не делал еще год-два назад.
И вот тогда я понял, что, похоже, я тону. Что меня несколько раз в день захлестывают эмоции, и единственное, что я умею сделать с ними — либо впасть в истерику, либо начать пить. Что я думаю о самоубийстве. Что второй брак развалился через восемь лет, как и первый. И самое хреновое, что я вообще не понимаю, как так получилось.
Я отправился читать, что происходит с людьми при разводе. Нашел внятных вызывающих доверие текстов — оказалось, что они написаны психологом, и у автора кабинет в пяти минутах от моей работы. Единственное, что останавливало меня — что я же не псих, в конце концов. Нормальные люди к психологам не ходят.
И тут меня уколола отчетливая мысль: мне пора перестать делать нормальные для себя вещи, выдрать из ушей наушники и сделать что-то, совершенно ненормальное для себя. И что, похоже, начать мне нужно с того, чтобы попросить чужой помощи, потому что сам я не справляюсь.
Для меня это было тяжелым шагом — пойти говорить с кем-то о себе: все годы я боялся того, что иногда прорывалось изнутри; не было и речи о том, чтобы открыться кому-то другому. Но на следующие дни четвертый этаж не отпускал, ожоги не проходили, истерика не кончалась, и однажды я написал письмо о помощи.
Скоро наступит четыре года, как я делаю странные и новые для себя движения — и вижу, как поднимаюсь со дна. И мне кажется, что пока я его случайно не ощутил, у меня не было повода ничего делать. Спокойно так бы и утонул, веря, что все у меня нормально.